Я подумал о Линберге. О том, что она вчера сказала. Я был в банке. Сидел на скамеечке, она позвонила и сказала, что как бы там ни сложилось, она хотела бы сыграть в моем кино. Она сказала, это как-то слишком грустно. Потом сказала, что больна. И что я ничего не знаю.
Как она точно сказала.
- Я больна. Ты ничего не знаешь. Что бы ни случилось, я бы хотела играть в твоем кино. Знаешь, какая самая ясная картинка сложилась в моей голове. Ремарк, ты, я, камера. Я уезжаю, и до моего отъезда мы не увидимся, потому что я больна. И я не хочу, чтобы ты видел меня больной. Пока.
Пока. Но вообще я бы не прочь увидеть тебя больной. Романтическая комедия закончилась. Началась драма. Вообще мне нравятся смешанные жанры.
Утро. Открываю глаза. Китаец говорит мне «Привет». Я ему не отвечаю. Слишком рано.
Что мне нужно сделать? Надо починить пылесос. Шучу. Это чтобы развлечь себя с утра. Зачем мне идти чинить пылесос. У меня даже дома нет. Даже съемной квартиры нет. А почему первая мысль, что мне нужно идти и чинить пылесос.
Что мне нужно сделать? Мне нужно поехать куда-то. Ах, да, на работу. Ведь я уже пять лет так просыпаюсь и еду на работу. Нет, только три месяца. Но они как пять лет. Надо завязывать с этим. Может поехать и сказать сегодня, что я больше не могу работать.
Настроение уже лучше. Точно, я поеду и скажу, что больше не могу работать. Нужно как-то обосновать. То есть нельзя сказать, что я увольняюсь, просто так, потому что я проснулся утром, и решил, что не хочу больше просыпаться и ловить себя на мысли, что я работаю. Я скажу им, что поеду в Киев. Почему бы и не в Киев. Что-нибудь придумаю. Лучше ориентироваться на месте, но держать в голове общий план. Это как писать сценарий. Вроде, как объяснять прохожему, как добраться до Макдональдса. Здесь вы повернете направо, проедете метров 500, свернете налево, потом сразу направо и по левую руку от вас будет Мак Дак. Даже не нужно знать, что вы там будете есть. Я-то знаю, что буду там есть, но вообще это не обязательно.
Чищу зубы. Ненавижу это делать. Надо чем-то себя развлечь. Я подумал о Линберге. Пытался вспомнить черты ее лица. Они странные на самом деле. Мне кажется, похожие черты лица могли бы быть у породистой французской собаки. Интересно, а есть французские породистые собаки. Кажется, она любит собак. По крайне мере, мне так показалось. Мне всегда нравились женщины, которые любят собак. Даже не знаю, что и думать, если бы женщина сказала мне, что не любит собак. Или котов. За котов, мне кажется, я сделал бы ей какую-нибудь гадость. Не люблю, когда о котах дурно говорят.
Одеваюсь. Не хочу одевать плащ. И куртку не хочу. Хочу джинсовую куртку. В ней будет холодно. Плевать. И да, эти кеды… Я их взял на секонде на Уделке, потом покрасил в синий, и теперь синяя краска слезает и появляется их истинный серебряный цвет. И еще они вся дырявые. Отличные.
Ползу по городу, с Ричардом Хеллом в руке. Жду, когда же дойду до метро. Думаю о Линберге. Что она сейчас делает? Может тоже идет к метро. Надо подготовить какую-нибудь классную шутку, вдруг мы встретимся. Самое глупое встретить кого-то, кто тебе приятен идиотским «привет». Помню, как Лесли Нильсен сказал, «Я жил в таком дерьмовом и холодном городе, что когда вы приходите домой, вы не можете сказать «Черт, на улице так холодно», нужно отпустить какую-нибудь шутку».
Вот, метро. Открываю книгу. Привет, Ричард Хелл, я скучал по тебе. Герой с героиновой головой. Читаю отрывок оттуда, он меня поражает. Вышибает мне мозги, настолько, что я проезжаю свою станцию.
«Она бьет меня по виску кулаком с зажатым в нем флаконом духов. У меня искры из глаз. Я пытаюсь ее удержать, и при этом еще не упасть, и вдруг вижу, она плачет. У нее на руке – кровь. Я кладу ладонь ей на затылок и привлекаю к себе. Мы стукаемся зубами. Поцелуй – как кино про другое кино: еще одно яростное и бессмысленное извержение, которое не остановит никакая сила. Мы целуемся с такой неуступчивой яростью, что это даже не мы: это наши родители, или родители наших родителей, или может быть, наши дети, или некие развоплощенные сущности, которые пытаются воплотиться в нас, мы целуемся так словно это вопрос жизни смерти, а мы так хотим жить….»
Я подумал о Линберге. В ней столько страсти. Такой первобытной и огненной. Я начал фантазировать на тему Линберга и первобытной страсти…
Блять. Я все это время продолжал читать. Прочитал целую страницу. Просто скользил взглядом по словам, и ни черта не понимал. Какая бессмысленная растрата Ричарда Хелла. Или нет. Ведь я думал о Линберге. Так еще минуту подумаю о Линберге, а потом вернусь к чтению. Ни одной мысли. Нет, одна. Почему Линберг. Почему я называю ее так.
Возвращаюсь к Ричарду Хеллу. Нет, надо выбрать музыку сначала. У меня, как всегда отличный выбор. Что мне нравится в себе, так это отличный выбор музыки. Я врубаю Television. Если бы меня сейчас кто-нибудь спросил, какая моя любимая группа, я бы ответил Television. Но меня никто не спрашивает. Мне кажется это отличный вопрос. Люди говорят о всяких глупостях, обсуждают любимый ресторан, любимое блюдо в этом любимом, наверняка паршивом ресторане, но не спрашивают о том, какая у тебя любимая группа. А ведь это слишком важно, чтобы можно было не спрашивать. То есть нельзя выходить замуж или там жениться, не зная, какая у него, нее любимая группа.
Какая у Линберга любимая группа? Я не знаю. Надо обязательно спросить при встрече. Или может прямо сейчас ей позвонить, и спросить. Лучше напишу. Если я позвоню и спрошу, какая у нее любимая группа, мы начнем разговаривать. А я еще не хочу ни с кем говорить. Даже с Линбергом. Пишу сообщение. Заодно спрашиваю и про фильм. Как странно, что я не спросил об этом раньше.
Слушаю Ричарда Хелла, читаю Ричарда Хелла. Мне захотелось курить в метро. Нет, Television – это не что сейчас нужно. Мне нужен апокалипсис. Я ставлю свой любимый альбом. 1973 года. Дэвида Боуи. Тот самый космический альбом. Альбом лунного человека. Как же назывался этот альбом?!
Поднимаюсь из метро. И вдруг, почему-то вспоминаю свой сон двухдневной давности. Нет, я не хочу о тебе думать. Но думаю. И вот я уже разговариваю с ней, что-то там объясняю. В своей голове конечно. Отбрасываю.
Почему я все время представляю свои диалоги с другими людьми. Зачем мне эти диалоги. Почему я их не разговариваю в жизни. Со многими я уже столько раз разговаривал в своей голове, что мне кажется, будто мы уже все выяснили. И еще, когда я разговариваю с ними в жизни, диалоги оказываются, не столь хороши, как я предполагал. То есть с моей стороны все в порядке, а они явно все портят. Это такое постоянное разочарование.
Я подумал о Линберге. С ней я еще не разговаривал. Я начал думать, почему я с ней не разговаривал. Кажется, был бы не прочь поговорить. Может, когда она уедет, я начну наконец разговаривать с ней в своей голове.
Она живет напротив меня. Пожалуй, это странно. Можно сказать, мистическое совпадение. Москва – такая бесконечная. А Линберг живет на другой стороне дороги.
Выхожу из метро. Мне холодно. Но я совсем не против. Сажусь в маршрутку на переднее сиденье. Когда я на переднем сиденье – я не читаю. Круто смотреть вперед, и ловить тысячи мыслей. Если не на переднем, и не могу смотреть на дорогу, то читаю. Потому что взгляд на соседей по маршрутке не вдохновляет на мысли, по крайне мере те мысли, которые мне по нраву.
Я подумал о Линберге. Пытался вспомнить ее волосы, какого они цвета? Кажется, русые. Да, должны быть русые. Кто-то спрашивал у меня про это. Я сказал, русая, а сам подумал, правда ли русые… или нет. Почему я не могу запомнить это. Ведь все такое обычно запоминают. То есть у каждого, у кого есть подружка, скажет «Да, она такая горячая брюнетка», или «Она, холодная сука, блондинка. Но кстати, совсем не идиотка». Все как-то так и говорят. А как бы сказал я? Я бы сказал, что она Линберг и попытался вывернуться, или отпустил бы какую-нибудь шутку. Или соврал бы, что она шатенка. Просто так, чтобы у кого-то в голове сложился совсем другой Линберг, а мне бы остался настоящий Линберг.
Мы сворачиваем на улицу Горбунова. На углу стоит женщина с коляской и с горящими глазами пытается остановить маршрутку. Водитель не останавливается. Я спрашиваю почему. Он не отвечает. А мне плевать.
Я вспоминаю женщин. Они проносятся одна за другой. Ты не ешь вечером. А ты не пьешь ром, только вино. А ты не терпишь запах сигаретного дыма. Я сам бы не терпел, если бы не курил. Но я курю, поэтому прости.
И вот я заново привыкаю к чьим-то привычкам.
Потом я думаю о работе, что было бы гораздо эффектней не увольняться, а сделать так, чтобы меня уволили. За что меня могли бы уволить сразу?
Магазин. Покупаю себе ром. И колу.
Линберг прислал ответ на мое сообщение. Любимый музыкант – Дэвид Боуи. Любимый фильм – Амели.
С Боуи ты просто попала в яблочко. То есть я бы завтра женился на женщине, у которой любимая музыка – Дэвид Боуи. Но фильм «Амели» - мне это не по нраву. То есть из-за Боуи я бы женился, но из-за Амели, у меня начались сомнения. Паршивый, по-моему фильм. Детский лепет дурной девочки. Это я про Амели.
Кажется, я уже на работе. Да, я уже в кресле. Наливаю себе выпить. Отправился на кухню искать лед.
На кухне сидит какой-то мужик.
- Привет.
- Привет.
- Ты кто?
- Я Денис. А ты?
- Я Валентин.
Классный диалог.
В холодильнике нашел буженину. Забыл про лед. Вернулся. Теперь не забыл.
Сижу, пью. Хорошо. На часах 11-32. Жду, когда зайдет какой-нибудь из многочисленных директоров и спросит, что я делаю, я отвечу пью ром с колой. Он не поверит своим ушам и переспросит. А я повторю «пью ром с колой». Он вызовет меня на ковер к себе. Потому что такие решения они объявляют только в своих кабинетах. Я знаю толк в увольнениях. Меня увольняли из тысячи мест. И я никогда не расстраивался.
Помните, кадр из фильмов нуар. Когда женщина входит к частному детективу и свет падает на нее через жалюзи, и получается, как тюремная решетка. Это мой случай. Свет паршивой работы падает на меня и получается решетка. И так всегда было. С юных лет, с самой первой работы.
Я делаю смачный глоток. Подумываю, не взять ли мне на кухне стопку и не выпить шот. Так и делаю. Продолжаю пить коктейль. Никто не приходит.
Думаю, чем заняться. Принимаюсь за сценарий. Это мой лучший сценарий и он готов. Но требует правки. Я читаю диалоги, и мне весело. Это хороший признак. Обычно они меня сразу начинают раздражать. Я думаю «Слишком глупо», «Слишком искусственно». Но не сейчас. Я предвкушаю съемки.
Начинаю подкидывать ручку и ловить ее двумя пальцами. Это мой способ думать. Юпитер Джонс, когда думал - кусал губу. А потом вы узнавали разгадку всей тайны. Чертовски умный парень. Мне кажется, я еще не встречал никого, кто знал бы кто такой Юпитер Джонс. Играть с другими детьми? Идите нахуй. Я лучше, потусуюсь с Юпитером Джонсом. С ним мне всегда было о чем поговорить. А ребята с детской площадки. Я всегда думал, что они мудаки.
Я подумал о Линберге. Она однажды одела странную юбку, которая мне не очень понравилась, но я ей об этом не сказал. Может нужно сказать. Однажды, я скажу ей. Она обидется конечно. Но потом я скажу ей, что она прекрасна. И я скажу ей это так, как я всегда говорю, когда говорю правду. У меня неплохо получается. И она забудет, что я сказал про ее юбку. И начнет меня целовать. Поцелуй по Ричарду Хеллу. Поцелуй от которого зависит жизнь.
Правда, потом опять вспомнит про юбку. С женщинами всегда так. И я пожалею о том, что сказал.
Кажется, кто-то идет.
- Привет, Денис.
- Привет.
- Ты в работе весь. Отлично. Волосы как всегда стоят вверх. Значит, голова работает!
Я не успеваю ничего ответить. Они считают меня чертовски творческим. Ха! Они думают, что для того чтобы быть копирайтером нужно быть чертовски талантливым. И еще они бывают произносят слово креативный. И меня прямо выворачивает сразу на пол.
Сижу, пью дальше. Жду, когда меня вышвырнут. Я подумал о Линберге. Что бы она делала на моем месте. Не могу представить ее на моем месте.
Я выпил половину бутылки к обеду. И почувствовал себя пьяным. Решил отправиться пообедать. Заводские рабочие бросали мерзкие взгляды. И переглядывались, кивая на меня. Так всегда. А мне всегда было плевать.
Еда в этот раз удалась. И я выразил повару свое восхищение. Но теперь уже ему было плевать. А мне нет. Меня всегда трогало, когда люди делают что-то очень хорошо, но им на это плевать. Я восхищаюсь ими. Я подумал о Линберге, что бы она сказала по этому поводу. Я подумал, может позвонить ей и спросить. Но передумал.
Вернулся в кресло. Снова налил себе выпить. После обеда потянуло в сон. Поэтому я пошел по соседним кабинетам, с кем-нибудь перекинуться парой слов. Перекинулся. Выкурил сигарету. Вернулся к сценарию. Больше всего ценю диалоги с женщинами.
Я подумал о Линберге. У нас с ней всегда отличные диалоги, любой из них можно кидать в сценарий, и снимать кино. Когда диалог вылетает из жизни – это высший класс.
Я подумал, может позвонить ей, и задать какой-нибудь восхитительный вопрос, на который она наверняка ответит восхитительно, потом я отвечу восхитительно. И получится восхитительный диалог. И я вставлю его в сценарий. Восхитительно!
Но я передумал, решил, что потом позвоню. Я вспомнил о том, что собирался купить диктофон и ходить везде и записывать диалоги. Сегодня пойду куплю диктофон и пойду к Линбергу.
К пяти часам я выпил всю бутылку. Ко мне так никто и не пришел. Никакой работы для меня. Это не так уж и плохо. А ведь я весь день пил и работал над собственным сценарием.
Я подумал, что в общем-то увольняться не такая уж и хорошая идея. Думаю, Линберг бы согласился со мной. В-общем, я решил не увольняться.
В тот же самый момент, как только я так решил, стучится генеральный директор. Я быстро убираю бутылку. И встречаю его дружеским приветствием. Не так уж часто он ко мне заходит.
Он вдыхает запах моего кабинета.
Вы пили?
Да, я выпил бокал вина.
Бокал вина?
Да, я думал об одной идейке. И решил, что бокал вина необходимый катализатор.
Он как-будто бы не сильно расстроился. Но мне вдруг стало так тоскливо, оттого, что я не могу говорить то, что я считаю нужным и делать то, что я считаю нужным. В-общем, я ему и говорю, что выпил бутылку рома, потому что мне очень тоскливо стало оттого, что каждое утро нужно ездить по одному адресу. Он смотрит на меня, а про себя наверняка думает, что я шучу.
Я думаю, он просто не знал, как отреагировать на это. Он дал мне задание написать текст приглашения. И удалился.
Я написал такой текст. «Здравствуйте. Приглашаем Вас на открытие фирменного магазина Р…»
Отправил ему. Он утвердил. Отлично.
Я допил бутылку рома. И подумал, понравилось бы такое приглашение Линбергу. Наверное, да…
Я вышел на улицу и был довольно пьян. Решил поехать к Линбергу, и сказать, что мне, в общем-то все равно, болеет она или нет, то есть мне конечно не все равно, в том смысле, что даже если она и болеет, я все равно хочу ее видеть. Когда я болею, мне плевать, каким меня увидят другие.
Я подумал, позвонить или сразу поехать. Пока я думал, я вспомнил, что у нее любимый фильм «Амели». Стоит ей говорить, что я считаю, что это паршивый фильм? После этого, чтобы смягчить эффект можно сказать про юбку…
А потом подарить ей цветы или что-то вроде того. Или не цветы. Можно бутылку вина. Или цветы и бутылку вина. Или нет, она болеет. Вино придется пить мне одному, а я и так уже пьян.
Ненавижу покупать цветы. Это я взял у Ремарка. Его герои тоже не любили покупать цветы, но зато они всегда знали, где их сорвать. А я знаю, где можно сорвать цветов в Москве.
И вот я уже в метро. И как только я спустился, то понял, что опять хочу курить. Ладно. Почему меня всегда преследуют желания, которые я не могу реализовать. Достаю Ричарда Хелла и его бесконечную злобу.
Читаю и сам начинаю злиться. На всех. Кроме Линберга.
Надо придумать отличную шутку для встречи с Линбергом. Какую? Пылесос, вспомнил!..
Однажды один парень шел забрать свой пылесос из ремонта. Встретил Нэнси, которая подружка Сида Вишеса. Они начинают болтать и появляется сам Сид Вишес. Они начинают болтать втроем. Нэнси спрашивает этого парня, имя которого я забыл, куда он идет, тот отвечает «Ну… я шел забрать кое-что, дурацкая в общем-то штука, просто пылесос». У Сида глаза загорелись. Он подбирается поближе и спрашивает: «Что забрать?», а этот парень ему отвечает: «Ну, понимаешь, пылесос». Сид выпучивает глаза, очень ему стало интересно. Придвигается уже вплотную и продолжает: «Пылесос, понятно. А что это такое?» Ха-ха-ха! Сид подумал, что это какая-нибудь дурь или что-то еще из наркоманского сленга, типа пылесос! Ну, этот парень и отвечает: «Понимаешь, пылесос. Такая штука, которой чистят ковры. Типа, врубаешь его, и он начинает так «уууууууу»», — и тут вдруг парень врубается, что объясняет Сиду Вишесу, что такое пылесос, ха-ха-ха! А Сид смотрит на него, типа: «Что за хуйню порет этот парень?» Ха-ха-ха, пылесос!!
Думаю, и расскажу эту историю Линбергу. С нее начну. Наверняка ей понравится.
